Человек, сфотографировавший связанных детей, собирал снимки месяцами: итоги похода «Блокнота» в Бутурлиновский ДДИ

История набирает все более странные обороты.

Как многие регулярные читатели «Блокнота» уже знают, 10 ноября наша съемочная группа провела в городе Бутурлиновка. Изначально мы ехали туда, чтобы поговорить с бывшими и действующими сотрудниками интерната из числа тех, что сами пошли на контакт. Но, согласитесь, было бы верхом глупости приехать в Бутурлиновку и не попытаться пообщаться лично с персоналом учреждения? Вот и мы так подумали.

Лично я, как автор исходного текста , заваривший всю историю, был почти уверен, что примут нас в детском доме достаточно агрессивно. Однако на деле это оказалось совсем не так.

— Что вам рассказать, что вам показать? — вот первые слова, которые я услышал от сотрудницы учреждения, переступив его порог.

Признаться, это удивило, но на задворках сознания осталась гулять мысль о беспрецедентных проверках, которые в теории могли бы стать причиной приветливости. Поэтому смотрел в оба глаза, стараясь подмечать даже самые мелкие детали, которые могли бы выдать подлинную обстановку в детском доме.

Выдав маску и бахилы, женщина повела нас в кабинет к старшей медсестре интерната. Этого спикера нам предложили по причине отсутствия директора на месте. Он в момент нашего визита находился в Воронеже, в департаменте соцзащиты. Такая вот вышла рокировка.

По пути встретили группу детей. Все они говорили нам: «Здравствуйте!», останавливались и с интересом за нами наблюдали. Мы тоже останавливались на случай, если они захотят что-то спросить или рассказать, но ребята просто молча на нас смотрели. Один парнишка лет девяти подошел ко мне в упор и тоже просто молча на меня поглядел. Как только мы продолжили двигаться, дети начали прощаться: «До свидания!», «До свидания!», «До свидания!», «До свидания!».

Через некоторое время к этому привыкаешь, почти каждый встреченный на пути воспитанник говорит тебе сначала «здравствуйте, а потом «до свидания». И все, и больше ничего.

«Почему же молчали?»

Человека, согласившегося провести для нас экскурсию, зовут Татьяна Юрина. Как говорилось выше, это старшая медсестра учреждения. На вид очень уставшая. Перед тем, как пойти по этажам, спрашиваю про фотографии. Ответ:

— Благодаря этим фотографиям мы получили такую известность, что самих просто коробит от этой известности. На всю Россию, я так понимаю. Фотографии рассматривали неоднократно (следственные органы показывали персоналу фотографии без блюра – авт.). Дети в это время лежат и улыбаются. Я считаю, что лица, которые подверглись насилию, которые испытывают дискомфорт, страдают – никогда не будут улыбаться. Из чего я делаю вывод, что сцены были просто постановочные. Ребенка заинтересовали, что-то предложили, может даже в игровой форме. Процесс был проведен, быстренько «поиграли», отсняли, бонусом конфетку или чупа-чупс.

!Тут сделаю небольшое отступление и отмечу, что фотографии (все-таки я их тоже видел без блюра) были разные. Где-то дети действительно улыбались. Но где-то совсем не улыбались и даже наоборот – выглядели как люди, испытывающие страдания.

Но это все лирика и рассуждизмы – слово против слова. А вот что действительно крайне важное открылось нам в беседе с Татьяной, так это вот это:

— На фотографиях есть девочка, которая уже полгода как убыла из нашего интерната. И снимались фотографии не одномоментно (имеется в виду, что сделаны в разные месяцы – авт). Этот архив – он копился. Ну если вы действительно такие заботливые, если вы переживали за детей – почему же молчали? Вы нам это не сказали, вы никому это не сказали, вы просто все это накопили и потом решили обнародовать. Цель?

И вот здесь бить нечем. Это действительно критически странно. Автор фотографий молчал, как минимум, полгода. Невольно задашься вопросом, а действительно, не сам ли он продуцировал ситуации, на них запечатленные?

Экскурс

Гуляем по блокам. Коридоры, спальни, ванные, столовая. По содержанию здания сказать нечего – ремонт выглядит как новенький, везде чисто. И если чистоту еще можно как-то навести в сжатые сроки, то само здание – оно какое есть, такое и есть. Не каждая больница в областном центре так выглядит. Впрочем, к зданию-то и изначально никаких претензий не было, вопрос совершенно в другом.

В одной из комнат Татьяна показывает нам совсем другие фотографии. На них воспитанники переживают счастливые моменты. Это различные вылазки на природу и поездки по разным приметным местам нашей области. Среди кадров мелькает и наш воронежский океанариум. Вдруг отворяется ближняя к нам спальня и из нее выходит девочка.

— Учша тчилку!

— Тебе карандаш поточить? — спрашивает медсестра.

— Да.

Где-то на фоне, чуть в глубине коридора, мальчик подходит к воспитателю, хватает ее за руку и куда-то ведет. Я пытаюсь разглядеть во всем какой-то подвох, но упорно не вижу здесь атмосферы концлагеря.

Здесь порвано начало

Мы обошли уже много спален. Прошли насквозь отделение для буйных. Кажется, все, что здесь можно было увидеть, я уже увидел, дальше продолжать нет смысла. Пытаюсь распрощаться, но Татьяна Юрина предлагает мне:

— Тяжелых будете смотреть?

Под тяжелыми здесь подразумеваются не ходячие. Мы приняли предложение, и нас провели к двери. Открываешь ее – большое белое пространство. Все оно заставлено белыми же кроватями с оградкой по всему периметру на манер детских. Трудно сказать, что я там увидел. Могу вам так описать – отводя взгляд от одного человека (потому что болезнь его слишком тяжелая, чтобы видеть это) натыкаешься глазами на еще более тяжкое для души зрелище. Вдруг справа четкий и внятный голос, будто бы моего ровесника.

— Вы врач?

Поворачиваюсь. Лежит молодой парень. Без видимых признаков умственной отсталости на лице. Ноги его, кажется, атрофированы. Левая рука заканчивается почти младенческой ладонью. Правая совершает непроизвольные движения.

— Нет, я журналист.

Подхожу, чтобы поговорить.

— Я никогда не видел журналистов.

Останавливаюсь подле него и по рабочей привычке смотрю прямо в глаза.

— Только по телевизору видел.

Нужно что-то ответить, но язык не ворочается, в голове не рождаются слова. Я просто стою и смотрю на него, глупо замерши.

— До свидания, — говорит мне он.

Уже слабо отдавая отчет своим действиям, я делаю шаг назад. Ухожу.

— До свидания.

За мной выходит старшая медсестра.

— Есть несколько человек, которых нас упрашивают оставить подольше. Чем положено. После перевода во взрослые учреждения они, как правило, умирают через месяц-полтора, — рассказывает Татьяна.

— Сколько лет этому парню?

Медик отвечает, что 22 или 23, честно говоря, точно я уже не помню. Помню, что подумал – значит, скоро и его переведут.

— Он у вас с рождения?

— С четырех лет.

— Он что-нибудь видел в своей жизни, кроме этого помещения?

— Мы возили его в Воронеж. Воронеж видел.

Не знаю, зачем вообще я это спросил. Как-то успокоить себя? Ведь даже если бы он видел полсвета, вряд ли в жизни этого человека был, есть или будет хотя бы один счастливый день.

Увидели что-то?

Возвращаемся в кабинет, чтобы забрать верхнюю одежду. Пока собираемся, женщина, сидящая за письменным столом, говорит мне:

— Вы погрустнели. Увидели что-то?

— Тяжело тут у вас, — отвечаю я.

— А мы в свете последних событий уже привыкли к рыдающим проверяющим.

Послесловие

Прочерк.

Александр Ежевский